Яков Кротов

АНТИПАСТЫРЬ

Как не быть проповедником, катехизатором, руководителем

Антистадность. - В помощь катехизатору. - Может ли священник быть сатириком?

СМЕТЬ!

В России священник может и даже должен быть милитаристом - но не смеет быть пацифистом. Это, видите ли, либерализм.

В России священник может быть антисемитом и даже должен быть антисемитом, если он еврей, но не смеет быть космополитом. Это, видите ли, модернизм.

В России священник может быть стукачом, но не смеет называть стукачей стукачами. Это, видите ли, хамство.

В России священник может быть тайным педофилом, тайным многоженцем, даже явным алкоголиком, но не смеет быть честным журналистом. Это, видите ли, политизация.

В России священник может быть депутатом, предпринимателем, чиновником, невеждой, хулиганом, но не смеет быть историком. Это, видите ли, бездуховно.

Так вот - сметь! Сметь быть кем угодно Богу, не оглядываясь на предрассудки и косность тех, кто считает Бога очень большим добрым попом, а священника - очень маленьким и злым Богом.

ЧЕМ СВЯЩЕННИК ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ПСИХОТЕРАПЕВТА

Священнику не платят. Психотерапевту платят. Более того, плата есть важная часть лечения. Устанавливается дистанция меду врачом и пациентом, человек самому себе демонстрирует свою вменяемость и состоятельность.

Психотерапевт интересуется снами. Священник категорически ими не интересуется. Приснилась Богородица - забудь. Пусть Она сто раз приснится, да ещё наяву настойчиво постучится, тогда, может, есть смысл об этом поговорить. Но с архиереем. Сны одним отвергаются, а другим принимаются в силу одной и той же особенности снов - связи с подсознательным ("невольное", по церковной терминологии).

Психотерапевт не должен вдохновлять. Он должен показать человеку препятствия, которые тот сам воздвиг на своём пути, и побудить человека справиться с этими препятствиями. А вот подбадривать психотерапевт не должен - это был бы допинг, который рано или поздно аукнется упадком. Клиент должен дозреть.

Священник, даже если и видит ситуацию человека лучше, чем сам человек, не только не подсказывает, даже и не пытается помочь прозрению. А вот вдохновению - помогает. Подбадривать - подбадривает. Потому что священник представляет интересы не человека, а Бога. Бог - пациент священника, и этот Пациент страдает без людей. Надо говорить людям об этом страдании Божием, превосходящем всякую людскую немощь.

Хороший психотерапевт не ставит диагноз (хотя его к этому часто побуждают вневрачебные соображения, например, требования страховых компаний). Диагноз есть ярлык, мешающий раскрытию человека. Священник диагноза тоже не ставит, но священник побуждает человека ставить себе самому диагноз и сообщать этот диагноз, сжатый часто до одного слова, Богу. Ярлык мешает выздоравливать, но отсутствие ярлыка мешает покаянию. Больной ищет выздоровления, кающийся ищет Бога, - большая разница. Сравнение Церкви с больницей очень и очень относительно.

У психотерапевта много пациента, у пациента - один психотерапевт. К сожалению, священник может занять такую же позицию, но это будет кощунство: "Вас много, а я один". Каждый исповедник, каждое "чадо" - единственное, единородное. И у этого единственного чада, к счастью, много отцов. Плохо со мной - ты можешь спокойно идти к другому, на время или навсегда.

Психотерапевт прислушивается к своим чувствам. Реакция на поведение и слова пациента - важнейший измерительный прибор. Внутренний, поэтому очень чувствительный. Священник же должен свои чувства растворить в молитве, уступить место Богу.

Психотерапевт скрывает свою личную жизнь от пациента. Ялом, правда, указывает на то, что этот принцип не следует абсолютизировать, но правило остаётся правилом. Напротив, священник должен быть прозрачен, насколько это возможно. Священник, конечно, не должен демонстрировать всем шкафы в своём скелете, набитые вонючими тряпками, сексуальными проблемами и всем тем, что можно показывать только психотерапевту или исповеднику. Однако, в бытовом отношении он должен быть прозрачнее своих прихожан - это часть служения им. Он должен учить их признавать, что в священнике есть грехи, но это не мешает ему быть священником. То же самое относится ведь и к любому мирянину - мало научиться каяться в грехах, надо научиться жить, не подпуская свои пороки к своим поступкам. Это не лицемерие - лицемерием было бы считать себя безгрешным, прокаявшимся так, что ни тени не сталось. Это трезвость и простота.

К сожалению, есть и сходство. Священник и психотерапевт обладают определённой властью над приходящим к ним человеком. Власть эта обусловлена не особыми полномочиями священника или психотерапевта, а тем, что человек, приходя к ним, разоружается, снимает ряд постоянно носимых защит, становится душевно обнажённым. Ближайшее следствие: опасность сексуальной близости. Душевная нагота так же возбуждает, причём обе стороны, как и физическая. Если, конечно, человек не готов к искушению и не принимает мер. А если принимает, но всё же искушается - должен оставить профессию.

СТОП-КРАН ИЛИ ВОДОПРОВОДНЫЙ КРАН

Самое страшное в духовенстве - высокомерие узкоспециализированных профессионалов. В карикатурной форме это встречается у некоторых идеологов иудаизма: мол, иудеи подобны высококвалифицированным программистам, системным администраторам, в общем, они творцы, остальные же люди пользователи. Может, слово "творцы" покажется резким - тогда иудеи техники, обслуживающие компьютеры и программы, данные Богом, а остальные - только пользователи. Без иудеев всё разрушится, вот это и есть "мы свет миру".

Иисуса от такого взгляда - а он был, видимо, уже в Его время - просто тошнило. Он призывал учеником "служить" не Себе, не Богу - людям. Христиане - не жрецы-мистагоги, которым доверено обслуживать недоступные для других аппараты. Они призваны обслуживать этих самых других. Ноги мыть, а не компьютерные программы устанавливать. Горшки выносить, а не писать богословские трактаты.

Парадоксальным образом, тот же иудаизм, который хвалится тем, что в нём нет посредника между Богом и человеком (а у христиан посредник - Христос), себя делает посредником между Богом и человечеством. Конечно, это лёгкая шизоидность, результат приспособления языка иудаизма к современности, попытка саморекламы с использованием лозунгов, которые уже оказались успешными на "рынке религий". Впрочем, не всякий иудаизм таков, а лишь фундаменталистский - самый громкий, самый яркий, самый навязчивый, как и любой фундаментализм религиозный либо политический.

Впрочем, иудаизм - современный, во всяком случае - менее грешит высокомерием, чем христианские деноминации. Скорее всего, просто потому, что христиан намного больше. Самое противное - когда человек, за всю жизнь не накормивший ни одного голодного, да чашки кофе не сваривший - учит других жить. Это вызывает оторопь у атеистов, и очень жаль, что это не вызывает оторопь у христиан. Специализация - специализацией, но всему должна быть мера. Особенно комично, конечно, когда давшие обет безбрачия учат супружеской любви, или когда функционеры, никогда не занимавшиеся предпринимательством, рассуждают о деловой этике. В архаических обществах это казалось нормальным, потому что там господствовала антропология благодати: знание спускается сверху. В современном обществе, которое стоит на знании как труде, творчестве, обучении, производстве, в общем - как на чём-то, что снизу, что поддаётся проверке, экзамену, и лучший экзамен практика, - в таком обществе притязания "вещать" просто так, "от благодати" воспринимаются как род мошенничества.

Очень возможно, что как должны уйти в прошлое церковные здания, так что богослужения всегда будут совершаться во временных пристанищах, так должны уйти в прошлое религиозные "профессионалы". Так, например, изначально стихосложение было особым, почётным занятием, которое давало и некоторый заработок, поскольку слушатели бросали деньги. В современном обществе произошло расслоение: деньги зарабатывают на рифмотворчестве для эстрады, а поэзия есть сугубо личное занятие, за которое странно получать зарплату или хотя бы премии. Вера и должна быть такой поэзией, иначе она превращается в религию-стихоплётство.

Нормально, когда человек хочет избавиться от безликой церковной организации, подавляющей их личность, оболванивающей. Не должно быть таких религий, прекрасно без них можно обойтись. Ненормально же, когда человек хочет в новой религиозности, более персоналистической, сохранить одно исключение, один архаизм: священник пусть будет безликий, безличностный, аморфный. Право быть ярким у пасомых, но не у пастыря. Это логика не пасомых, а покупателя, логика больницы или магазина: покупатели (больные) одеты кто во что горазд, продавцы должны быть в униформе, одинаково улыбчивы, подтянуты, предсказуемы. Это тот же дурной иерархизм, только вывернутый наизнанку. Торжествует логика конвейера: детали должны быь взаимозаменяемы. Куда я ни приду, всюду должен быть один стандарт. В одно время Пасха, одни слова говорят священники, мнение у них у всех одно.

Такие рассуждения показывают, что человек уже дозрел до свободы себя, но ещё не дозрел до свободы других. Ранняя Церковь была, кажется, намного ближе к норме в этом отношении: те апостолы, о которых что-либо известно, личности. Их бы сегодня ни в одну семинарию ни одной конфессии не приняли бы, а если бы приняли, то так бы отформатировали, что на выходе Пётр был бы неотличим от Павла и оба - от Каиафы.

Только тогда, когда священник станет личностью, когда от него будут этого ожидать, не будут бояться, - тогда Церковь освоит персонализм. Только тогда и "пасомый" сможет сказать о себе "я личность", потому что личность, которая терпит яркость в себе, а в другом её опасается, ещё не стала личностью вполне.

Это не означает, что связь между "священником" и "прихожанином" станет более крепкой и глубокой материально. Если священник - политик, публицист, художник, проповедник, каждый день выдающий новую речь, проповедь, картину, идею, то будет совершенно ненормально "прихожанину" все эти идеи, речи и картины поглощать. Вот в храм ходить регулярно, верно, до гроба - нормально, а то же постоянство в общении с единоверцами - отнюдь нет. Человек обещается при венчании вечно жить с женой и Богом, а вовсе не со священником, который совершает венчание. Существуют компьютерные обновления антивирусных программ, но эти обновления должны быть на втором-третьем плане, не привлекая внимания без особой нужды. Тем более, если речь идёт не просто о помощи на духовном пути, а о том, что у священника есть своя жизнь.

Есть клерикализм политический, есть клерикализм антропологический, когда священник воспринимается как человек особого типа. Между тем, у каждого человека есть функция стоп-крана и функция крана водопроводного. Помочь другому иногда означает "спасти его" - затормозить. Человек прибегает к другому - в том числе, к священнику - словно к стоп-крану, чтобы изменить направление жизни. Однако, это функция не так важна, как другая - быть источником воды, жизни для другого. Стоп-кран, собственно, не работает, он лишь сторожит. Водопроводный кран - или, лучше сказать, источник - работает постоянно, течёт постоянно. Стоп-кран сорвёт один человек, потом механизм возвращаются в прежнюю позицию. Родник течёт для всех, но никто не пьёт из него постоянно, не отрываясь - подходят разные люди. В священниках церкви "господствующей" слишком мало "родника", слишком похожи они на "стоп-кран".

Сравнение священника и общины с мужем и женой помогает понять неизбежность новизны. Ведь уходит в прошлое брак, в котором женщина жертвовала собой ради мужа, умирала ради него и воскресала лишь на кухне и в кровати (а в церкви набиралась сил для очередного самопомирания).

Теперь цель брака вовсе не наплодить побольше детей и войти в книгу рекордов небесную. У каждого может и должна быть своя жизнь, и которую другому просто и невозможно освоить из-за того, что это жизнь глубокая, насыщенная.

Муж теперь меньше знает о жене. Раньше-то знать было просто: убрала или не убрала, приготовила - не приготовила. А теперь она весь день на работе, в которой никто, кроме неё, не разбирается! Знать меньше - не означает "любить меньше". Знать меньше означает "командовать меньше", а любить - больше! Любовь, освобождённая от необходимости повелевать, растёт пышнее.

Так и в отношениях "пасомых" и "пастырей". Идолопоклонство перед пастырем следует побеждать не превращая пастыря в безликий стерильный автомат по выдаче духовности, а превращая пастыря в свободную личность, с которой так же трудно (и так же легко) как с любым другим человеком. Конечно, на каких-то этапах духовной жизни наставничество неизбежно, глупо его избегать, но ещё глупее взрослым людям ходить в детских штанишках и использовать церковь в качестве памперса. В Божьей семье - а Церковь и есть просто Божья семья - тоже неизбежно взросление.

*

Ещё одна жертва моей злобности - некий утаивший свою фамилию Дима. Пятидесятник из Карелии, переехал в США, где и пасторствует над подобными себе. Начитался моих благостных проповедей и решил мне написать по-дружески. Ну, когда люди определённого сорта решают "пообщаться", да ещё "по дружески", как "свои" - значит, они решают поучить меня уму-разуму. Чужих они не учат. Ну, он меня учит, а я ему - мол, в начале письма хорошо бы обращение ставить, подпись в конце, а то я существо злобное... Хе-хе! Ну, тут он развернулся во всю мощь: мол, как могу я считать себя священником, если я считаю себя злобным существом... Священник должен приводить людей ко Христу... ну и дальше по Библии, по Библии...

А что, всё логично. Если я произношу проповеди о любви, значит (а) я должен любить, когда мне произносят проповеди, уча меня истинной теологии, любви и уму-разуму (б) я должен быть выше светских правил приличия.

Мда... Я в принципе не считаю эмиграцию чем-то негативным, всех благословляю уезжать из России, если инстинкт самосохранения вдруг молчит. Но в таких вот случаях я зверею ещё больше и решительно заявляю: христианин не имеет права использовать Христа в качестве осла для вхождения в Нью-Йорк и далее. А то под девизом "Щас я напривожу людей ко Христу" такой вот освобождённый христ.работник несколько лет оттрубит на чёрной работе и - раз и в Штаты... А уж сколько я от американцев наслушался жалоб на таких вот молодцов... Дошло до того, что в некоторых деноминациях вообще наотрез отказываются хотя бы временно принимать единоверцев из России - остаются все! В отличие от китайцев, поляков и прочих, среди которых некоторые уезжают в положенный срок. Причём, часто получают американский паспорт вне очереди, выдавая себя за жертву российской нетерпимости - а получив, начинают в Штатах призывать к запрету всех и всяческих еретиков.

Впрочем, это американские проблемы. А моя: уехал человек. Ну, уехал ты. "Умерла так умерла". Что ты используешь интернет, чтобы вернуться и поучать? Если очень уж чешется - давай, выписывай меня к себе и там поучай вечерами, когда я буду к тебе приходить ночевать, дыша перегаром. С удовольствием послушаю, смотря телевизор...

А что до проповедей и немножко вообще до текстов, то, казалось бы, пятидесятник - должен был бы слышать про Духа, Который говорит через проповедующего... При чём тут я... Я существо злобное,как уже было сказано, и в свободное от проповедей время оттягиваюсь по полной... Брысь от меня все, чающие благочестия, ищущие кротости и доброты! Кому хочется гарантированно испорченной репутации - милости просим!!!

Миссионер, священник, вообще верующий вовсе не должен "приводить ко Христу", "пропагандировать" и тому подобное. "Я вас избрал" - это лишь Христос имеет право так сказать, а христиане - избранные, а не избирающие. Поэтому некоторая - и весьма значительная - доля наплевательства и пофигизма в христианстве должна быть. Особенно ныне, когда на поверхности христианство "миссионерское", с чётко разработанными планами обращения, с алгоритмами убеждения, с текстами на все случаи жизни и на все уровни развития духа.

*

Можно проверять клерикализм вопросом: "В каких вопросах и как духовенство должно влиять на государственную политику?"

Только лучше спрашивать: "Какими профессиями может зарабатывать себе на жизнь священник, если прихожане не в силах его прокормить?"

Категорически - не политикой. Во всяком случае, в России такой взгляд на политику. Впрочем, в России политикой даже политики не занимаются. Всю политику в России делают в одном-единственном кабинете, конкуренция тут неуместна - она, якобы, "разжигает страсти".

При этом с некоторой ностальгией вспоминают, что митрополит Алексий Бяконт якобы правил страной в малолетство Дмитрия, будущего Донского. Или гордятся кипрским архиепископом Макариосом, который без якобы правил православной половиной острова в 1970-е годы.

Налицо некоторая раздвоенность сознания. Аналогично не допускают мысли о священнике-солдате, священнике-офицере, однако не против священника, помогающего солдатам "духовно". В России же подчас бочком-бочком, а восхвалят священника, который был героем-солдатом до рукоположения или даже в пылу боя вдруг взялся за оружие и пошёл в атаку... В общем, и хочется, и колется...

Решительно не приемлют (в России!) священника-журналиста. Еп. Василию Родзянко ставили даже в вину, что он до епископства был журналистом. Мол, страсти разжигал. Логика та же: в деспотической стране есть один-единственный журналист, а всем остальным не сметь своё суждение иметь...

В итоге остаётся два варианта, оба крайние. Либо священник занимается какой-то чёрной работой - и с умилением рассказывает про заключённое духовенство, валившее лес, или про многодетного православного священника в Австрии -дальнобойщика. Либо священник - и это лучший, да и единственный, в сущности вариант - преподаёт. Тут кажется полная гармония. Пастырь - педагог. Учит одному, учит другому. Учит земному, учит небесное.

Только ведь тут два неразрешимых противоречия. Во-первых, небесное от земного отличается как небо от земли. Химию преподают не так, как Причастие или катехизис. Но это как раз, скорее, в пользу совмещения этих занятий. Во-вторых и в главных, можно преподавать Святые Дары, но нельзя учить христианству или вере. С некоторой натяжкой можно назвать педагогом Христа, но уж кроме Него никто не имеет права "учить". В этом лукавство тех христиан, которые никого не называют отцами - и при этом как раз активно делаются учителями. Как же-с, миссия есть обучение. Надо же понимать, что читаем в Библии!

Надо-то надо, только духовенство здесь ни при чём. Христианству не учат, христианство исполняют. Всё остальное клерикализм.

Клерикализм там, где боятся увидеть священника рядом с собой в качестве конкурента по профессии или хотя бы в качестве коллеги. Священник как продавец в магазине - это, скорее, терпимо. Не в России, конечно, где продавец не человек, равный тебе, а представитель начальства, раздатчик супа заключённым. Но может ли быть священником человек, который претендует на то же месте в офисе, школе, редакции, на которое претендуешь ты?

Конечно, может! Просто следование за Христом более всего проверяется не постом и даже не молитвой, а тем, каков человек на рабочем месте, каков человек в конкуренции, сохраняет ли он человеческое в нечеловеческих ("капиталистических") обстоятельствах. Не требуется много усилий, чтобы в условиях несвободы предполагать, что первый встречный может быть подпольным ("катакомбным") священником. Ведь тут "священство" прячется глубоко, покрывается толстым-толстым слоем чего-то нейтрального, даже чужого, хотя, конечно, не противоположного. Когда же человек пробивается к свободе, всё намного усложняется - быть свободным означает и быть свободнее в применении силы, и быть свободным в применении человечности.

Видеть мир как собрание конкурентов - и видеть мир как собрание ближних. Ближних, с которыми можно соперничать, не превращая их во врагов. Так ведь это и есть суть Благовестия и спасения. Спасение не в том, что я побеждаю соперников, а в том, что "соперники", оказывается, - любимые и близкие люди. Человеку такое соединение невозможно, а со Христом получается.

Бог даст, когда-нибудь будет казаться диким, что бывали в истории Церкви времена, когда священники не работали, а были "освобождёнными церковными работниками". Это будет казаться дикостью и возвращением к жреческому представлению о жизни. Тогда, Бог даст, на вопрос, какой профессией может зарабатывать себе на жизнь священник, будут отвечать: "Любой, конечно". Потому что если профессия греховна - она подлежит законодательному запрету, а если не греховна - нет проблемы. Но это, конечно, не скоро...

*

Пастырь не несёт ответственность за овец, - это весёлая правда гуманистического христианства. "Каждый выбирает свой путь", "свобода" - это на практике означает, что даже в условиях, когда можно сказать другому человеку всё, выбор остаётся именно за другим человеком, а потому "всё" говорить не всегда обязательно. В общем, если на яблоне выросла фига, садовник не виноват. Эта та самая фига, которая должна была бы вырасти на "бесплодной" смоковнице-фиговнице, но ей показалось интереснее юность провести у либералов. Соответственно, и смоковнице нельзя поставить в заслугу, если на ней вдруг вырос либерал - это не свидетельствует о её скрытом либерализме.

*

Юджин Петерсон в эссе о Достоевском (Reality and Vision, 1990, p. 22) противопоставил Программу и Жизнь как Толстого и Достоевского. Толстого Петерсон (вряд ли справедливо) сравнил с пастором, у которого есть чёткая программа строительства прихода на пять лет и через пять лет пастор беззаботно переходит в новый приход. "Программа? Какая может быть программа там, где дух, где творчество? ... Программы всегда полезны там, где речь идёт о периферийных вопросах. Но в центре? Программа?!" Видимо, можно говорить и о программе в центре - только это не наша программа, а Божья, и горе тому, кто посмеет выступать тут от имени Бога. "Домостроительство спасения" - так архаически именуют в православном жаргоне "программу Бога". Конечно, Толстой не виноват - его педагогические и проповеднические экскурсы носили локальный характер, в романах он такой же противник "программ", как и Достоевский. Только Достоевский показывает жизнь с точки зрения Распятия, а Толстой - с точки зрения Воскресения. Герои Достоевского удивляются вере в воскресение, герои Толстого - страданиям. Так и священники делятся на достоевских и толстых, одинаково будучи христианами.

*

То, что Христос обозначал словом "пасти", современный христианин обозначает чаще словом "познавать". Священник (пастор, пастырь) "узнаёт" прихожанина и узнаёт на большой глубине. В результате прихожане попросту уходят из Церкви - людям не нравится, что кто-то знает о них слишком многое. Это реальность западных стран, но ведь и там, где пока ещё коллективизм преобладает над индивидуализмом, людям не нравится, когда за ними следят. Слово "следить" слишком часто (и совершенно справедливо) обозначает слежку с целью повелевать, а не заботу с целью освободить от себя. Там, где общение священника и прихожанина сводится к исповеди, эта проблема не встаёт. Исповедь - совместное покаяние, к тому же, увы, часто формальное или поверхностное с обоих сторон. Узнать чужой грех не означает узнать человека. К счастью, исповедь - настоящая - есть не "познание" греха, своего или чужого, а, напротив, расставание с грехом, отчуждение от него, забывание о нём. В идеале, в норме, то есть - почти никогда.

Наставничество (старчество, консультирование) - вовсе не обязательно среди христиан. В Царстве Небесном власть не у советов, а у Христа. Тем не менее, советы случаются. Удивительно, что тут бывают и удачи. Отчасти, потому что под словом "консультирование", "старчество" скрываются два явления, столь же разных, как частица и волна. У человека может быть постоянный "духовник" (наставник, руководитель) и, тем не менее, в какую-то минуту человек сходит "на сторону": съездит в монастырь к старцу, сходит к другому священнику. Может быть, его духовник и пошлёт, куда подальше, за разовым советом. Бывает, что частица и волна совмещаются - как в потоке света - но это вовсе не обязательно. Надо только помнить разницу между ними: две-три встречи - "краткосрочное консультирование", больше трёх - "долго".

В русской православной традиции руководство - это, увы, прежде всего советы, а то и приказы. В современной России прихожанин хочет приказа, а наставник и рад. Напрасно: руководство-то - духовное, а это означает, что советовать не надо. Дух дышит, а кричит, утешает и подбадривает, а не приказывает или советует. И обычный психолог-консультант должен бороться с соблазном советовать, "кольми паче" между христианами советы неуместны. Совет означает, что советующий занял место того, кому советует. "Я бы на Вашем месте". Единственное, кому человек может сказать такие слова - Бог. И Он же - единственный, кому таких слов не скажут, потому ничего себе место - крест.

Просящему хлеба надо давать хлеб, просящему совета надо давать рыбу - можно воблу с пивом, а просящему консультации... Прежде всего, надо помнить. что не надо консультировать того, кто об этом не просит. Во-вторых, не надо консультировать в своём гнезде - руководить духовной жизнью родственников, друзей, коллег, тем более, подчинённых. В-третьих, просящему консультации часто лучше всего дать консультанта. Это не спихотехника, просто надо понимать, что христианское пастырство - одно, а консультирование - совсем другое. Разница как между молитвой и диссертацией. То есть, трудно сказать, в чём сходство, кроме того, что и там, и там есть слова. Впрочем, бывает молитва без слов, чего с диссертациями не случается.

Психотерапевты называют ситуацию, когда начальник консультирует подчинённого, а священник нанимает прихожанина бухгалтером в приход, "множественными отношениями". Это почти раздвоение личности. Разумеется, это не означает, что все работники в церкви должны быть атеисты или иноверцы. Однако, как минимум не стоит священнику исповедовать собственную жену, и уж подавно - "консультировать" её.

Человек, конечно, по определению многолик и играет одновременно во множество игр. Сама по себе наша множественность не проблема, а подарок. Проблема в другом. Играть в шахматы одновременно хоть с тысячью людей - легче, чем играть с одним человеком и в шахматы, и в теннис.

Соблазн манипулировать ближним неизбежен. Не обязательно священник манипулирует прихожанином - часто наоборот. Грех этот требует согласия двоих, и это хорошо, ведь его легче избежать, чем убийства, для которого нужно лишь желание убийцы. А может, убийство и лучше - оно длится недолго, и убивающий тело не может убить душу. Между тем, манипулирование и взаимное манипулирование убивает души, убивает мучительно, иногда - десятилетиями.

Кажется, что люди не могут помочь друг другу, не нанеся помощью ещё большего вреда. Но когда кажется - перекрестись. Один выход предлагает наука, делая помощь ближнему профессией, основанной на эксперименте, чётких правилах и ограничениях и предлагая себя, науку в качестве мирового посредника. Другой выход предлагает Бог, предлагая в качестве посредника Себя, а также заповеди, обряды, Церковь. Можно было бы сказать, что это похоже на науку, только вот Бог был раньше науки и, хочется надеяться, останется и тогда, когда наука исчезнет - в вечности.

*

Далее заметки, написанные до того, как я стал священником, в основном в 1990-1996 гг. Редактуре не подвергалось, не перечитывал.

* * *

Проповедь о Христе - главный признак святости. Разумеется, этот признак можно имитировать. Святость можно подделать, грех подделать нельзя. Так можно прямую линию сделать кривой, но круг всегда останется кругом, хоть увеличивай его диаметр, хоть уменьшай. Нельзя подделать подделку.

Проповедь Христа - словно пускание солнечного зайчика. Личность есть, но она должна быть вполне прозрачна для той амальгамы, которая делает стекло зеркалом. Себялюбие - трещина или пятно на зеркале.

Фальшива проповедь Христа, которая заботится лишь о том, чтобы отразить пойманный луч. Луч должен попасть не вообще в пространство, а в конкретного человека, в крайнем случае - в группу людей. Часто проповедник посылает луч туда, где его цель была вчера или даже сто лет назад. Один раз он попал, милостью Божией, в глаз, но если затем он потерял интерес к другому и шлёт Слово туда, где уже пусто, это промах.

I. ПАСТЫРЬ САМ ПО СЕБЕ

ПСИХОЛОГИЯ ПАСТЫРЯ: ВОЗМОЖНОСТЬ И НЕОБХОДИМОСТЬ

Христиане делятся на пастырей и пасомых, психология христиан бывает пастушья и овечья. Одни с удовольствием слушаются, другие, покряхтывая, повелевают. Одни жуют траву, другие внушают себе, что не могут спокойно перекусить. Одни позволяют себе в религии быть ленивее, чем на работе, другие напоминают себе о своем пастырском достоинстве, чтобы быть активнее, чем хочется.

Все это - нормально в любой религии, но не в христианстве. Христос - Пастырь, и поэтому именно в христианстве пастырство есть дар особо драгоценный (по сравнению с другими религиями), но поэтому же в христианстве пастырство не может быть даровано избрано. Оно даровано каждому, кто подражает Христу - а подражать Христу призван всякий.

Пастырскую психологию нельзя противопоставлять овечьей. У овец нет психологии, у овец только желудок. Настоящая противоположность между психикой пастуха и психикой волка. Один хочет сохранить добро, другой - уничтожить. Именно это имеет в виду Новый Завет, упраздняя жречество, деление на лидеров и толпу. Каждый христианин должен обладать пастырскую психологией, и каждый норовит прикинуться овцой, чтобы лютовать волком. Каждый христианин должен смотреть на ближнего - верующего и неверующего - как на частную собственность Христа, данную ему во временное попечение, а не как на случайно найденный кошелек, из которого надо поскорее вытряхнуть содержимое. Когда св. Франциск Сальский пишет, что христианин, во-первых, нуждается в пастыре, а во-вторых, что пастыри встречаются крайне редко, один на тысячу, даже на десять тысяч, он, в сущности, хочет сказать, что пастырей вообще не существует. Невозможно человеку быть пастырем (как невозможно быть нищим духом, быть целомудренным). Это возможно только Богу.

Христос один есть Пастырь, все прочие люди пастыри лишь настолько, насколько они дают Иисусу жить в себе. Пастырь “должен соединять в себе любовь, знание и мудрость. Опасно довериться, если один из этих трех элементов отсутствует” (Франциск Сальский, 21). Мудрость есть поставление себя ниже всех людей, умение видеть, в чем другие люди лучше нас, знание есть поставление всех людей ниже Бога, умение видеть, в чем другие люди хуже Творца и замысла Творца о себе. Любовь есть стремление к этим же людям с мудрой уверенностью в том, что нас справедливо сочтут недостойными любви, с твердым знанием того, что и люди недостойны того, на что они претендуют. Любовь и здесь пребывает дольше, ибо в Царстве Божием уже не будет недостойных, и наши несовершенства, и несовершенства окружающих исчезнут, а стремление к ним через Бога развернётся во всю ширь.

Иисус не пытался скрыть Своё одиночество. Иисус не пытался скрыть, что зависит от других людей и физически, и нравственно, и духовно — они Ему давали еду и крышу, они были целью Его миссии. Иисус оставил всё ради тех, кто все оставил и последовал за Ним. Иисус вёл себя с людьми, помня о Своём конце. Так должны поступать и последователи Иисуса, когда Он их избирает пастырями.

ПРИНЦИП ИЗБЫТОЧНОСТИ

Церковь в этом мире есть - с любой внешней, научной точки зрения, будь то социологическая, историческая, психологическая - всего лишь одна из религиозных структур, подчиняющаяся законам существования любой организации. Священник в Церкви не освобожден от влияния социологических и психологических законов, он сам себя воспринимает точно так же как любой языческий жрец - посредником между людьми и Богом, и люди его так же воспринимают. Священник сам себя чувствует вполне естественно, необходимым элементом. Но это означает, что он и окружающие его люди сворачивают на наезженную языческую колею. Забывается, что Церковь не есть часть мира сего, что она избыточна в мире сем, что Церковь есть неожиданность и дар, а не закономерное следствие социологических, культурных и прочих тенденций. Но вновь и вновь что-то взрывается в Церкви - взрывается Благая Весть о том, что "один посредник" между Богом и человеком - Иисус Христос, что упразднено жречество, что нечего "жрать" (именно от этого слова - "жрец"), потому что единственная жертва уже совершена и новой не будет, тем более из рук человеческих. Это делает именно христианского священника существом достаточно несчастным или, точнее, находящемся в несчастном положении: он и царь, и червь. Он похож на велосипедиста, чей велосипед привязали к грузовику: едет быстрее, и рулить надо, но все-таки понятно всем и ему самому, что не благодаря его мускулам он мчится. Он необходим, он и избыточен, он лишний, чего нельзя сказать о жреце ни одной другой религии. Это - крест христианского иерея.

ПРИНЦИП МИДАСА

Евангелие призывает раздать имение нищим, быть гонимым, плачущим, униженным, дающим, а не получающим. Но вот незадача: не так легко добиться того, чтобы баланс сходился не в нашу пользу. Святой Франциск Ассизский начал с того, что раздал имение нищим, сам стал нищим - и через несколько лет уже не знал, как отбиться от пожертвований, как сохранить нищету. В общем-то, ему это и не удалось: орден францисканцев стал одним из орденов, правда, необычным, но все-таки “одним из”, а не исключением из обычного порядка вещей. В Римской империи христиане переживали несколько периодов гонений, но чаще жили спокойно, размножались, строились. А те гонения, которые заняли в общей сложности двадцать-тридцать лет, с лихвой компенсировались целым тысячелетием, когда христиане стали править (в том числе, и гнать), когда за веру платили деньгами и почетом. Путь любого священника начинается с того, что он хочет положить свою душу за людей, обнищать ради них - и вот за это-то желание ему воздается сторицей уже тогда, когда еще ничего не положено и не пожертвовано. Только человек успел вдохновенно присоединиться к хору, славословящему Богу, жертвуя своим временем ради богослужения (или ради благотворительной деятельности, или ради просвещения) - ан, он уже регент, или председатель международного благотворительной фонда, или ректор христианского университета, и уже у него такая зарплата, какой никогда не было бы вне цековных стен, такой почет, какой и не снился обычным ректорам и регентам. Таков эффект Мидаса в Церкви: тот превращал в золото все, к чему прикасался, христианин же получает прибыль даже там, где хотел ввести себя в убыток. Конечно, если мы очень попросим у Бога слез и болезней - мы, может быть, их и получим. Но и тогда у нас будут свои прибыли, свое утешение. Благая Весть это, помимо прочего, весть и о том, что Бог всегда опережает верующих в Него Своей щедростью, всегда у Него припасено что-то для нас, и главное искушение в жизни христианина - не искушение Иова, а искушение Мидаса, не недовольство Богом, а недовольство собой, вечно отстающим от собственного идеала.

ЭФФЕКТ АПЛОДИСМЕНТОВ

Почтение к священнику - чрезмерное - кажется и почитающему, и почитаемому почтением в обычном смысле слова - то есть, готовностью "прочесть" (почитание- от слова "читать") указание в глазах почитаемого и выполнить желание того, кого мы почитаем. Но это обманчивое впечатление: знаки почтения, выказываемые духовенству есть всего лишь средство откупиться от него - у большинства людей невольное, подсознательное средство. Так в театре аплодисменты не означают, что зрители сейчас пойдут за актеров на жизнь и смерть; наоборот, они означают, что зрители ставят актеров на место - на место лакеев, слуг. И сами священники, если они не знают этого маленького секрета, и почитатели их, могут легко попасть в шизофреническую ситуацию, когда один будет требовать чего-то от паствы, паствы будет требовать, чтобы к ней предъявляли требования, но выполнять эти требования не будет никто. Священник будет постепенно возмущаться, прихожане будут терзаться угрызениями совести, раздвоенность между поверхностью сознания, почтительно требующей пастырства, и глубиной, оберегающей свою свободу, будет постоянно возрастать.

МАНИПУЛЯЦИЯ

Самое тяжело для священника - иметь дело с имитацией. Пастух прогонит волка, который заберётся в овечье стадо. Священник не имеет права этого делать - во всяком случае, если волк блеет и имеет на плечах овечью шкуру. Такое встречается не так редко, как хотелось бы.

Разные причины приводят к тому, что человек приходит в общину, чтобы её использовать, а не чтобы жить в ней. Как правило, это делается бессознательно и не от хорошей жизни. Нормальный, здоровый имитатор будет реализовываться в какой-нибудь более денежной и многолюдной сфере, не в церкви, а хотя бы в обществе филателистов или в политике.

Имитация есть один из способов манипуляции людьми. Человек, имитирующий набожность, сознательно или бессознательно делает то же, что рыболов, привязывающий к леску блесну. Имитируется привлекательное, чтобы поймать на крючок добычу.

Отсутствие подлинного опыта, настоящей веры такие люди восполняет повышенной точностью в соблюдении обрядов, в говорении правильных слов, подражании правильному поведению. Овца настоящая часто взбрыкивает, бодается, кусается, забирается в грязь. Волк в овечьей шкуре не может себе этого позволить. Именно поэтому он опаснее верующего гордеца - и неизлечимее.

В светской жизни аналог этому - карьеризм, и карьеристов не любят именно те, кто вынужден их продвигать, потому что знают: их лояльность, рвение, точность суть признаки лицемерия. В церковной жизни, к счастью, возможности для материальной карьеры невелики. Зато урон от лицемерия тут намного больше, потому что люди открыты друг другу (в нормальном церковном сообществе) больше, чем на работе, а иногда и более, чем в семье.

Цель манипулятора - утвердить свою власть и жить ею. Ради этой цели манипулятор изображает исповедующегося, имитирует "духовные беседы", посещает "евангельские группы". Со словами у него обычно всё в порядке, они даются ему легче, чем верующему человеку, потому что не связаны ни с какой реальностью. Он, конечно, делает из-за этого грубые ошибки, которые верующий сразу замечает, но ставить ему эти ошибки на вид бесполезно - он просто извинится и учтёт, что так говорить нельзя.

Лицемеров можно изгонять, можно провоцировать конфликт с ними - конфликт сразу показывает сущность человека. В Церкви, однако, делать этого не следует, ведь главное в Церкви не спасение других от волков, а всё-таки прежде всего спасение собственной души. Воевать нельзя даже с теми, с кем нужно воевать, ибо махание мечом несовместимо с несением Креста.

Манипулятор орудует обидой, и защититься от этого можно не обидой на него, а покаянием. Покаянием, конечно, перед Богом, не перед манипулятором. Человек, для которого Бог абстрактен, будет, конечно, утверждать, что лишь покаяние перед человеком, точнее, перед ним, считающим себя обиженным - реальность. Но, конечно, поддаваться на такие манипуляции не стоит.

Единственное, на что священник имеет право и что составляет его обязанность - не давать волку задирать овец. Чтобы не был задрана ни одна овца. Это означает простые гигиенические меры: ни единым словом, а иногда и ни единым жестом или взглядом не одобрять действий манипулятора. Не осуждать, не запрещать - а в нормальной общине никто и не будет спрашивать мнения священника о том, с кем дружить, с кем нет - но не одобрять. Именно одобрение нужно манипулятору, и в поиске его он рано или поздно пойдёт на конфликт в надежде выиграть.

Манипулятор - не интриган, он радуется бою, а не избегает его. Этим манипулятор отличается от большинства людей, которые могут и вспылить, и хоть немного, но поступиться своим мнением, лишь бы не рисковать и не драться. Манипулятор охотно дерётся. Его единственное оружие - шантаж, этим оружием он владеет виртуозно, благо шантаж может быть очень разнообразен. Но всё-таки манипулирование есть именно оружие, а оружие создано для разрушения, а не созидания.

Не стоит рассчитывать на мирный конец ситуации. Нужно рассчитывать, как минимизировать урон от грядущего конфликта - то есть, как уберечь от вовлечённости в конфликт других людей. Овцы не должны страдать, страдать - долг пастуха.

Манипулятор паразитирует на том, что в большей или меньшей степени все люди прибегают к манипуляции. Это нормальная ненормальность, извращение способности человека к общению. Но, во-первых, различие между "больше" и "меньше" бывает очень принципиально, во-вторых, нельзя чужим малым грехом оправдывать свой большой или хотя бы свой маленький. Видишь в другом склонность к манипулированию, анализируешь её (в том числе, и в этих строках), борешься с нею - следовательно, знаешь, что это такое, имеешь такой же опыт, должен его преодолевать в себе.

Пастух отличается от овцы тем, что пастух - человек и, следовательно, ничто волчье ему не чуждо. Но волк не знает о себе, что он волк, а пастух - знает в себе склонность к волчьему, и принимает меры не только к волкам, забравшимся в стадо, но и к волку в себе. Это означает, помимо прочего, и готовность со смирением принять и потерю стада - не гибель стада, это было бы ужасно, а потерю стада лично для себя, потерю должности пастуха. Вот почему в истории так много святых основателей монастырей, братств, конгрегаций, которых отстраняли от управления, иногда до самой их смерти.

Иногда волк-в-себе - единственный, от которого можно избавиться, пусть и потеряв то, к чему призван. Лучший пастух тот, кто готов перестать быть пастухом.

Христианину сделать это легче. Всё-таки тут не Бог на небе и множество стад и пастухов на земле, а Бог на небе и Он же - на земле. Одно стадо, один Пастух. Так что уж бояться манипуляторов, даже самого себя не надо бояться. Бог всё исправит и уже исправил.

Смиренный предпочтёт потерять и то, что ему Бог доверил, только бы не злоупотребить доверием. Внешне смиренный поступает при этом точь в точь как гордец: тот ведь тоже не манипулирует людьми, это ниже его достоинства. Как же отличить уединение святого от одиночества гордеца? Никак, слава Богу - во всяком случае, материального критерия нет и не может быть там, где речь идёт о Духе.

БЛАГОДАТЬ СВЯЩЕНСТВА И БЛАГОДАТЬ УЧИТЕЛЬСТВА

Благодать священства не есть благодать yчительства, наставничества. Она есть благодать совеpшать таинство Евхаpистии и дpyгие пять таинств (таинства pyкоположения священник совеpшать не может). По стpогомy цеpковномy yчению, yчительство пpинадлежит лишь апостолам, котоpых пpеемниками являются только и исключительно епископы. Священник лишь помогает епископy совеpшать таинство Евхаpистии там, кyда епископy тpyдно пpиехать из-за обилия пасомых. Более того: yчительство, о котоpом говоpит цеpковное пpедание, есть yчительство о тайнах веpы, есть даp веpно свидетельствовать о Хpисте - не даp наставлять людей на пpаведный пyть, не даp стаpчества в совpеменном его понимании, не даp безошибочно давать житейские советы. Даp точно говоpить о Хpисте больше и важнее даpа советовать, он не pавен емy. Более того, междy ними есть опpеделенный зазоp, котоpый пpеодолевается pазнообpазными пyтями - и есть особая хаpизма, даp стаpчества, дyховного pyководства. Часто даp дyховного pyководства дается Дyхом Святым вовсе не священникам, а миpянам - и пеpвые стаpцы не были никогда священниками. Почемy я об этом заговоpил? Во избежание соблазна. Дело в том, что y многих священников вовсе нет даpа быть yчителями жизни. Это не катастpофа сама по себе. Беда слyчается, когда священник дyмает, что он автоматически с епитpахилью полyчает способность pyководить людьми в их пyти ко Хpистy. Беда, когда его самоyвеpенность в себе как воплощении Хpиста соединяется с yвеpенностью неопытных пpихожан в том же. Так pождается лжестаpчество - y нас его иногда сейчас называют еще младостаpчеством, так как обычно (не всегда) в этy погpешность впадают молодые священники. С годами Господь такое самомнение, пpикpытое словами о том, что вот мол, Хpистос во мне..., выбивает pазличными, всегда не слишком пpиятными, способами. В общем, пастыpствy надо yчиться. Этомy yчат в дyховной школе - но очень плохо. Впpочем, действительно хоpошо этомy в школе вообще не наyчить, окончательно все pешается и наpабатывается в деле. Hо чтобы наpаботалось - необходимо пpежде всего смиpение пеpед возможностью того, что священник ты есть, а yчитель и наставник - yвы...

Учительство, в отличие от священства - совершенно не важно и не нужно в Церкви. То есть, и священство совсем не важно и не нужно (рядом-то с Христом), но учительство неважно и ненужно еще больше. С годами пастырь - христианский! - все лучше понимает, насколько он "третий лишний". Пpинцип этот сфоpмyлиpовал св. Иоанн Златоyст, когда сpавнил пpоповедника с pекой: течешь себе, пpотекаешь, а пьют ли из тебя или из амфоpы с вином, это yже дело не твое. Когда человек из подполья или из дyховной семинаpии/академии выходит на пpоповедь, емy спеpва это чyждо. Он наслаждается тем, что из него-то пьют (если из него пьют). Hо вот пpоходит тpи года, пять лет, десять. И пpоповедник обнаpyживает, что толкy от того, что он говоpит, а его слyшают - абсолютно никакого. Hy то есть вовсе никакого! Об этом иногда вздыхал отец Александp Мень: "В одно yхо входит...". Пpеп. Амвpосий Оптинский не вздыхал, но сохpанился yдивительный комплекс его пеpеписки с одной дамой: тpидцать лет он писал ей одно и то же, одно и то же, и, сyдя по всемy, без малейших pезyльтатов. А считалась она - и себя считала - его близкой дyховной дочеpью. И была таковой: как же, окоpмлялась. Hо ни на однy стyпенькy на дyховной лестнице не поднялась.

Это важный момент в становлении пpоповедника и пастыpя. Многие именно здесь ломаются: понимают, что и эта сфеpа человеческой деятельности сyетна. Одни кончат школy, дpyгие пpидyт. Потом и дpyгие кончат, тpетьи пpидyт. И так - пока yчитель не помpет. И никаких плодов не бyдет. Hавеpное, из этой ситyации есть выход не только в апатию, но и в слепотy: закpыть глаза и токовать. Hо самозабвенное токованье - вовсе не то, что имел в видy Златоyст. Истинно пастыpский выход - когда человек действительно подтвеpждает, что является пастыpем - вообще не заметен для внешнего миpа. Все идет, как шло. Пpосто человек внyтpи себя yвеpяется, что не он действyет в миpе, а Хpистос. Человек понимает, что главный объект его пpоповедей - он сам. Что главный, кто ничего не соблюл и из дpyгого yха все выпyстил - это он же. Что заблyдшая овца - он, и пасомый - он, и кpетин - он. Вот тогда хоpоший пастыpь начинает пpевpащаться в хpистианского пастыpя.

У пpоповедника и пастыpя должно быть чyвство, что он не сам действyет, а Хpистос в нем. Hо тyт есть важнейший оттенок: "Уже не я живy, но живет во мне Хpистос". Hе Я! То, что yдается совеpшить, совеpшается настолько помимо меня, что, пожалyй, и вопpеки мне, моемy санy (или моемy безсанию). Река - течет. Пьют из нее или нет - не pеки дело. Hо и плывет по ней коpабль или нет - тоже не дело pеки. Мы течем - грязные, с мусором... Вот это полное опyстошение себя от заботы о pезyльтате и от pазмышлений на темy: пастыpь ли я и каков я пастыpь, и делает человека пастыpем.

ПРИНЦИП НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

Лидер должен планировать. Говоря по-церковно-славянски, пастырь должен предвосхищать. Говоря по-русски, пастух должен знать, куда он гонит овец. Иначе чем же он отличается от овцы! И в любой сфере лидером становится тот, кто видит хотя бы чуть дальше, кто чуть-чуть рассчитывает. В любой - но не в христианском пастырстве. Священник есть трагическая фигура не только потому, что цель, к которой он должен вести, находится за пределами мира сего, но и потому, что он вовсе и не должен никуда вести - ведет Христос. Весь смысл христианского лидерства и пастырства - в напоминании о том, что один лидер, един пастырь: Господь.

Разумеется, человек склонен это забывать, и любой священник в практической своей деятельности считает себя именно руководителем, прикидывает, в каком направлении вести того или иного человека, что более всего нужно от священника церковном народу в тот или иной день, - в общем, пытается что-то предвидеть и рассчитать, вести себя как воспитатель, руководитель, наставник.

На помощь священнику приходит Господь и Его святая воля. Она заключается в том, что все предвидения и планы идут коту под хвост, оказываются ошибочными. Любимый ученик, правда, пройдя нелегкий путь, может и станет священником, - но уж точно он станет не таким священником, каким ожидалось. Очень вероятно, что он станет не просто другим, непохожим на учителя, но что он станет поступать вопреки тому, как учил наставник, что он восстанет, отстаивая свои концепции пастырства, которые будут казаться дикими бывшему руководителю. Люди будут появляться, входить в приход, становиться духовными детьми - и исчезать бесследно и безблагодарно. Случаи, когда наставник действительно наставляет человека на какой-то путь, столь же редки, как хождение по водам или умножение хлебов, почему и передают легенды о том, как кто-то кого-то сумел-таки чему-то научить. А вообще, чем дольше священствует священник, пастырствует пастырь, тем больше он убеждается в том, что все бесполезно: человек страшно косное создание, а когда косность преодолевается и он движется - то всегда не в планировавшемся направлении.

В любой другой сфере есть, конечно, этот принцип неопределенности при обращении с людьми, но именно там, где более всего благодати и Божией свободы, этот принцип достигается абсолютного размаха. Христианский руководитель должен смириться с тем, что - если сравнить жизнь с биллиардом - он лишь натирает кий мелом, а наносит удар Бог, и куда двинется шар - то есть, пасомый - одному Богу известно. Благоразумно заранее приготовиться ко всему. Что наше руковождение постоянно заканчивается вывихом нашей руки, - еще одно свидетельство того, что десница Божия, а не наша, действует в Церкви.

ПАСТЫРСТВО КАК НЕНАСИЛИЕ

Священник и психолог часто считаются коллегами. Светские люди склонны считать, что различие между ними исключительно второстепенное, ибо они не считают, что вера, даже искренняя, меняет что-либо в человеке столь принципиально, чтобы взаимоотношения верующих радикально качественно отличались от взаимоотношений неверующих.

Но внешнее сходство в данном случае, кажется, обманчиво. Священник и психолог похожи не более, нежели плотник и столяр. Те работают с деревом, эти с людьми. Но инструменты у плотика и столяра разные, цели разные и конечный продукт совершенно различный. Здесь на уровне конкретного поведения, общения, профессии реализуется абстрактное различие между верой и наукой. Психолог хочет помочь человеку, священник хочет, чтобы человек научился помогать ближним. Раэличие даже еще более, нежели между плотником и столяром и более сходно с различием между краснодеревщиком и бумагоделательной фабрикой. Психолог - краснодеревщик, он хочет сделать из души шедевр-в-себе. Священник помогает душе стать бумагой, на которой отобразится Христос. В арсенале психолога может быть насилие или потрясение, и все-таки он останется хорошим психологом, если будет пользоваться ими с толком. Священник станет плохим пастырем, если прибегнет к любому виду насилия, хотя бы и к толковому насилию. Это различие связано с тем, что психолог хочет помочь человеку стать настоящим человеком - как и многие нехристианские религиозные и нерелигиозные лидеры, священник же, во-первых, не ведет, а показывает, во-вторых, он - указатель не на пути человека к человечеству подлинному и совершенному, а на пути человечества к Богочеловеку.

Знание психологии пастырю не может помешать. Благодать, превосходно действовавшая во многих людях, не изучавших ни психологии, ни пасторологии, не будет возражать и гневаться, если мы воспользуемся этими науками. Она использует наш труд, если мы не помешаем ей, возгордившись своими трудовыми достижениями, и если мы будем изучать психологию не из пижонства и самоволия, а по воле Божией.

ПАСТЫРСТВО КАК НАСИЛИЕ

"Кто из вас хочет быть самым большим, да будет всем слугой"."У вас же да не будет так", - эти грозные слова означали, что христианские начальники должна быть противоположностью нехристианским. Но эти слова услыхали не только христиане, но и нехристиане, но и антихристиане, и они приняли их к сведению и приняли меры, чтобы снять эти противопоставление. Из-за этого сегодня трудно понять, насколько гордой, уверенной в себе, неприкрыто властной была власть человеков с момента изгнания из Рая и до Рождества Христова. Адам властвовал над Евой, над детьми куда жестче, бесстыднее и насильственнее, чем любой самодур христианской эпохи, будь то при Иване Грозном или королеве Виктории. Да и сами Грозный и Виктория не смели выступать так величаво, зверствовать так естественно, восседать на престоле так монолитно, как владыки Вавилона и Ассирии.

Христос противопоставил власти-в-себе власть-для-другого. Служение другим - или Другому - оказалось действительно идеалом. Не потребовалось никого особенно убеждать, разъяснять. Просто через несколько веков - и уж, во всяком случае, к нашему времени - стало неестественно властвовать, демонстрируя себя властелином, властвовать абсолютно, утверждая себя в качестве высшего начала. Стала модно, прилично и пристойно властвовать в качестве некоего служителя. В Средние века, когда к властвованию были допущены и христиане, из евангельской заповеди выросли пышные самоуничижительные титулы разнообразных христианских владык: "смиреннейший", "servus servorum Dei". Властолюбие в борьбе с Евангелием приняло Евангелие на грудь, оделось им, окутало надменность лжесмирением. Впрочем, все это - в глубоком прошлом, и сегодня не фарисейство христианских пастырей самое наглое.

Вот польза секуляризации: отвергнув Церковь, мир отверг возможность списывать на Церковь собственные пороки. Лицемерие секулярное ничуть не лучше христианского. Какой бы политический стиль не принимали современные вожди - демократический или тоталитарный - они одинаково противны, если пытаются выдавать себя за смиренных "слуг народа". Разумеется, тоталитаризм в этом отношении наглее демократии: он предпочитает называть диктаторов "секретарями", "канцлерами".

Мир сей, таким образом, сделал вид, что усвоил евангельский идеал, что понял: надо быть меньшим, чтобы быть большим. Христиане оказались в ловушке: они чувствовали, что их пути - не пути мира, что Евангелие противоположно миру, но видели они и то, что мир занял самые противоположные пути, усвоив себе начальствование через смирение - и при этом нимало не став Царством Христовым, оставшись жестоким и гиблым местом. Каким же, все-таки, начальником должен быть христианин?

Можно осуществлять Евангельскую заповедь о начальствовании буквально. Это будет уродством с точки зрения мира сего: человека сделали начальником (например, настоятелем, генералом ордена, архимандритом, главным редактором христианской газеты), а он отказывается распоряжаться, как подобает начальнику. Он "играет в демократию": то есть, не просто поощряет самостоятельность подчиненных, а просто упраздняет себя как начальника. Он отказывается быть судьей в конфликтах между подчиненными, он отказывается давать им задания, идеи, ему кажется, что это будет "навязывание", неуместное среди христиан.

Подчиненные же будут считать его юродивым - или, грубее говоря, уродом. Может быть, его будут считать святым - но его будут считать святым юродивым, а не святым начальником. Впрочем, "свято место пусто не бывает" - и кто-то из подчиненных обязательно станет исполнять функции начальника, самозванно, но неизбежно. Тогда дело пойдет - а без начальника оно будет разваливаться и буксовать. Только с неформальным, самозванным начальником - когда, к примеру, функции настоятеля возьмет на себя пономарь или церковный староста - дело будет идти, дребезжа и вихляясь, через пень колоду, и всем будет нехорошо и тошнотворно.

Разумеется, большинство христиан-начальников заведомо не имеют возможности хотя бы попробовать такой способ начальствования. В нормальных исторических условиях Церковь располагает сложившейся системой воспроизводства - обучения и контроля - церковных начальников, и человека, неспособного или нежелающего командовать, эта системы просто не пропустит на пост. Однако бывают периоды смуты, перелома. В России, к примеру, так было в эпоху революции 1917 года и в симметричную эпоху изживания большевизма - три четверти века спустя. В последнем случае особенно соблазнительно было священнику, поставленному неожиданно, без всякой подготовки, попытаться противопоставить хорошо знакомому и всем противному тоталитаризму начальствование ласковое, без всякого привкуса насилия и принуждения, архидемократичное. Результат был столь же невкусен, как тоталитаризм. Тоталитаризм пережаривает, анархизм предлагает питаться сырым тестом.

Евангелие призывает не отказываться быть начальником, а быть начальником иначе, нежели это делают люди вне евангельского мира. Человек, который решит, что "инаковость" в данном случае есть нечто ярко внешнее, заметное стороннему взгляду, не слишком ли материалистично и поспешно истолковал Евангелие? "Инаковость" христианского начальника есть, прежде всего, внутреннее явление - в том числе, особый психологический, душевный настрой.

Христианский пастырь в силу своего служения Христу не имеет права прибегать к насилию над пасомыми, к насилию психологическому или физическому. Это надо твердо усвоить, и одновременно усвоить, что христианский пастырь в силу своего служения Христу обязан, когда необходимо, прибегать к насилию - психологическому во всяком случае. Отличие христианского начальника от нехристианского именно в готовности совершить невозможное, соединив отказ от насилия с согласием на насилие. Объяснить это противоречие так, чтобы его устранить, снять - невозможно. Нужно понимать, что Господь ждет от христиан именно невозможного, приходит к нам на помощь именно тогда, когда мы видим тщетность человеческих сил. Когда мы скажем: "Человеку это невозможно", тогда Христос и откликнется: "Богу же все возможно".

Невозможность обойтись без насилия вытекает именно из христианского видения человека. Пастырь не может пасти овец без насилия. Пастырь есть "раб рабов Божиих". Но это означает, что мы должны служить другим людям не так, как слуга служит господину, который его нанял и платит ему деньги. Мы служим ближним как слуга, которого Господин нанял и отправил помочь совершенно постороннему лицу, дав определенные указания о том, каково благо этого лица. Наше служение исходит не из представлений того, кому мы служим, о том, что для него хорошо, и уж подавно не из наших собственных представлений о его благе, а именно из Божьей воли. Это означает, что часто мы будем делать, что нам самим неприятно и "не хочется", что будет не слишком приятно другому.

Мы здесь имеем дело с парадоксом, который неразрешим абсолютно никаким земным способом. Неверующий человек сочтет эту ситуацию абсурдной, ибо он не верит в существование Кого-либо, являющегося Господином и пастыря, и пасомых, могущего дать совет пастырю, направить его ум, сердце, руки. Только вера и отвечающая вере благодать Духа Святого может помочь человеку одновременно никогда прибегать к насилию и прибегать к насилию, когда понадобится - когда понадобится Богу. Чтобы употреблять силу лишь тогда, когда за нашей силой стоит сила Божия, надо быть прежде всего обращенным к воле Божией человеком. Мы совершаем насилие не над человеком - над рабом Божиим, и совершаем не потому, что мы господа этому рабу, а потому что мы ему рабы. Память о том, как можно извратить такое служение, как можно из "раба рабов Божиих" превратиться в фарисействующего инквизитора, должна нас не останавливать или, во всяком случае, останавливать только для молитвы о вразумлении и смирении нас любым угодным Богу способом. Мы должны быть заранее согласны попасть под грузовик или пулю, если благодать не сможет остановить нашу гордыню и самообольщение более духовным способом.

ЭФФЕКТ ЭКСПЕРТА

Человеку, который стремится стать священником, необходимо понять, к чему он стремится: быть одним из многих или единственным. Конечно, всякий знает, что священников на свете много, что, может быть, придётся служить в храме под началом какого-то священника или наравне с другими. А всё-таки на практике люди обычно видят себя в единственном числе, стремятся ли они к священству или к любой другой профессии, и эти безумные видения, завышенные ожидания потом развеиваются, что причиняет массу мучений ожидавшему. Более того, они могут не развеяться, и это причинит ещё больше мучений, только на этот раз уже тем, кто окружает заблуждающегося.

Очная подготовка к пастырству, наверное, должна помочь осознать факт своей неединственности именно через чисто физическое соприкосновение с десятками вполне подобных тебе людей. Но, с другой стороны, та же очная подготовка, та же изоляция избранных от остальных, способствует выработке сознания исключительности своей профессии, причём тут уже физическое ощущение избранности работает на иллюзию. Никакие проповеди или богословские увещания о том, что священник — тоже человек, перестают помогать.

Между тем, всё, что есть в священстве исключительного, составляет в нём горчичное зерно, и это нужно сознать, чтобы ценить эту исключительность, но чтобы смиряться и перед обыденностью того, чем занимается священник. Он — всего лишь разновидность эксперта, и целиком подвержен двум опасностям, которые связаны со статусом эксперта. Во-первых, всякий эксперт склонен думать о мире в своих терминах. Специалист по психоанализу (плохой, разумеется) думает, что всякий, кто лезет по трубе, закуривает сигару или ныряет в бассейн, выражает некое сексуальное чувство. Плохой психиатр видит во всяком человеке признаки психического расстройства. Плохой священник видит во всем религиозный аспект, каждого человека помещает в середину координат, где точка отсчета Церковь. Причём, священник более оправдан, нежели психиатр или психоаналитик, потому что Церковь, действительно, более универсальна и всеохватна. Но на самом деле, то, что священник понимает под Церковью, часто значительно уже самой Церкви, да и не может человек видеть Церковь как она есть. Человек всегда невольно сужает Бога, хотя бы немного низводя его до своего понимания. Чтобы бороться с этим, полезно постоянно сохранять умение видеть в другом человека, который вовсе не интересуется Богом и Церковью и, может быть, и не должен интересоваться сейчас и здесь. Может быть, Бог ждет его предсмертного вздоха, а священник со своей назойливостью может лишь отпихнуть от Бога.

Во-вторых, всякий эксперт склонен видеть мир с худшей стороны. К Богу приходят больные, а не здоровые, — и к священникам, и к врачам, и к психиатрам. Даже в суд чаще приводят виноватых, почему плохой (не знающий об эффекте эксперта) судья склонен в каждом обвиняемом заранее видеть виноватого. Но, чтобы остаться человеком (да и специалистом) эксперт длжен научиться быть экспертом лишь во время экспертизы. Паталогоанатом должен уметь видеть труп лишь в трупе, а в живом человеке видеть ещё и душу. Милиционер должен уметь видеть невинных людей, а не сплошных подозрительных типов. Священник должен уметь видеть в людях не только грешные, нуждающиеся в Боге создания, но и просто людей, которые нужны Богу не как грешники, а именно как хорошие, нормальные люди, и которых Бог уже видит из вечности как нормальных. Тогда и люди не будут шарахаться от призывов к покаянию, не будут видеть в каждом священнике угрозу лично себе, как они видят угрозу в каждом дантисте, в каждом психиатре или могильщике.

В-третьих, наконец, священник должен уметь не быть экспертом, будучи им. Свящ. Александр Ельчанинов отмечал в своих записках, как однажды на пляже, раздевшись, он вдруг почувствовал себя не священником, и пережил неправильность такого чувства. Быть священником священник обязан постоянно, как врач постоянно обязан быть врачом. Чарльз Сперджен (1834-1892) рассказал об эпизоде из практики одного проповедника:

“Один человек был особенно под впечатлением торжественных предостережений проповедника и захотел с ним поговорить наедине. С этим намерением он дождался проповедника у выхода из церкви и предожил ему проводить его до дома. По дороге проповедник говорил с ним обо всем, кроме Евангелия. Этот человек так сильно смущен был этим, что не пожелал далее продолжать беседу” (Жемчужины гомилетики. Антология проповеди. Мариуполь: Светильник; ОРА Интернешнл, 1994. С. 18).

Может быть, и даже почти наверняка, он имел в виду самого себя, или то был другой, такой же критичный к себе человек. Между тем, легко привыкнуть как к стеснительности, так и к наглости, стать либо чрезмерно светским, либо чрезмерно ханжеским типом священника. Видимо, различие нормы и отклонений от неё такое же, как различие слов “открытость” и “откровенность”. Священник всегда должен быть открыт, готов послужить, но за пределами определённого пространства не должен быть откровенным. Подобно колоколу, он должен ждать, пока в него постучат. Но, когда в него постучат, он должен откликаться сразу, а для этого надо чувствовать себя колоколом.

*

Священник должен учиться быть священником - именно священником, а не всем сразу. Это не так легко, ведь всегда есть соблазн быть "всем для всех" - как апостол Павел, лечить и души, и тела, как Господь Иисус Христос. Но всегда вспоминать, что Павел не был священником, а Господь - разве что "по чину Мелхеседекову", то есть "типа Мелхеседека". А Мелхиседек - всего-навсего очень и очень древний Ельцин, верховный правитель, взявший на себя и функции верховного жреца.

Священник, который отослал прихожанина к психотерапевту - не обязательно несостоятельный священник. Возможно, он хороший священник, который преодолел соблазн быть несостоятельным психотерапевтом. Есть множество священников, которые стали именно плохими психотерапевтами, плохими политиками, плохими журналистами - и как священники тоже испортились. Хотя, конечно, хороший священник может быть и хорошим психотерапевтам, и вообще священнику полезно иметь профессию и быть хорошим профессионалом в чём-то, кроме "душепопечения" и "богослужения".